КВИР - Черный человек

Черный человек

Парень был из Африки, то ли из Того, то ли с Берега Слоновой Кости, по-русски знал плохо, и как только я, порывшись в памяти, решился, наконец, произнести в трубку: ...жабит о сантрвиль, у абит ву? ...коман тапле ту? (я живу в центре, а вы где живете? как тебя зовут?), парень залепетал по-французски что-то невообразимо задушевное, совершенно непонятное и слишком длинное.
Английского он тоже не знал. Минут через семь мой французский закончился и я повесил трубку. Еще минут через десять пришла эсэмэска: 5 часы на опера.

Одет он был так себе. Уже не в сандалии из старых покрышек, но все же довольно скромно для иностранца. Звали его сложно, я вежливо помучился, но так и не смог нормально повторить имя, решили, что он будет Африк, с ударением на последнем слоге. Африк Симон, был такой певец, из Мозамбика, парень знал его, хотя народы и поколения у них были совсем разные. Я напел ему, перед входом в оперный: то-до-па-са-ра, Мария, на-те-бе-со-си, Мария... Юмора Африк, естественно, не понял. У нас в городе он играл в футбол, парня недорого приобрел наш Динамо, но сейчас Африк сидел дома из-за травмы колена, денег ему платили мало и жил он на переводы из Ломе, от родителей. Ломе это столица. То ли Того, то ли Берега Слоновых Костей. У Африка был характерный бархатный голос из негритянского джаза, губы-гусеницы и глаза, как фонари в подвале.

Никого у него толком здесь не было, одни случайные связи. Понятно, кому он тут у нас всерьез нужен, мультфильмы-то у наших братских народов в детстве были абсолютно разные, да и мамы им пели на ночь какие-то, на наш вкус, странные мелодии, так что, даже если знать французский, говорить с ним было особенно не о чем, кроме футбола. Футболом же, как довольно агрессивным видом спорта, я не интересовался и даже был удивлен, что там попадаются наши люди.

Вести мне его было некуда, в то счастливое время я сидел на мели. А негра у меня к тому моменту еще ни разу не случалось и ужасно хотелось попробовать. Единственной альтернативой обнимашкам за гаражами оставалась сауна, наш доблестный "Нептун". Ему было, похоже, все равно, куда идти, видимо, тоже - очень хотелось.

Раздевался Африк нерешительно. Стеснялся, с фигурой-то у него все было окей. Футбольные бедра округлые и упругие, как дирижабли, и соприкасались друг с другом только в одной точке. Ягодицы, из которых они росли, казались именно ягодами, гладкими темно-темно-фиолетовыми маракуйками. Голени были гораздо суше бедер, хорошей длины. Ахилловы сухожилия, прочные, как тросы у подвесного моста, уходили в розоватые пятки. Я посмотрел Африку в глаза, потрогал рукой его голову, пружинки волос защекотали мою ладонь. Он стоял, голый, у своего шкафчика, и улыбался детской улыбкой.

Я ему тоже нравился, или, может, его возбудил мой вожделенный взгляд. Здоровенный негритянский хуй пошевелился и встал, как новобранец по команде смирно. Африк виновато улыбнулся и закрылся полотенцем. Тело у него было вполне подходящее, жилистое, почти без подкожного жира, не такое мышцеватое, как ноги, но тоже очень и очень вполне. Рука его коснулась меня, робко, как если бы это была рука ребенка. Ему было лет двадцать. Я был тогда чуть постарше. Любовником он был, как выяснилось потом, неопытным, хоть и страстным. Оказалось, что и в гей-сауне он еще никогда не был.

Вначале мы, для порядка, не носороги ведь, посидели немного в фойе за столиком. Мальчик у стойки мне понравился, Африк заметил это и не смог скрыть неудовольствия.

Выпили по чашке чая. Разговор шел трудно, больше жестами и гуглом. Мне надоело думать, о чем бы еще спросить, и я предложил прогуляться по заведению. Прогулку начали с темной комнаты, которая называлась даркрум. Там стоял густой пар и мистическое напряжение. Пахло спермой. Африк зашел туда вслед за мной и сразу выбежал обратно. Ему было явно страшно.
-Не па эфрэйд, Африк, дас ист фантастиш. Кураж кураж! Заходи и стой у стены, кто-нибудь отсосет.

Я изобразил. Он понял.

Мне все больше нравился этот черный мальчик. Такой неиспорченный. Почему мне так хотелось его испортить? Ненавижу романтику. Я крепко схватил его за руку и потащил за собой.
- Не дрейфь, ты ж мужик.

Он подчинился. Мы встали рядом, у стены, рука Африка немного дрожала. Постепенно глаза привыкли к пару и стало возможно различать силуэты. Немолодой дядька ползал по влажному полу на коленях и сосал у всех подряд. Поджарый паренек подходил почти к каждому, заглядывал в лица, щупал члены, не найдя достойного, шел к следующему. В углу трахалась медленно и самозабвенно компания из трех или четырех. Мой Африк вдруг начал валиться на сторону, я подхватил его и потащил к выходу. Кто-то, немолодой, помогал. Дверь темной комнаты пришлось распахнуть настежь, клубы пара вываливались в общее отделение. Африк лежал на полу у двери, и, казалось, не дышал.

- Я врач, - сказал тот немолодой и принялся делать Африку искусственное дыхание рот в рот.

Через несколько секунд Африк пошевелил пальцами, его черные веки с мохнатыми, как перо страуса, ресницами, распахнулись, мелькнула кокосовая нежность белков, испуганные зрачки забегали, а тот немолодой все никак не мог успокоиться и все оживлял, оживлял, пока я не похлопал его понимающе по взмокшей спине. Немолодой нехотя оторвался от Африка, тяжело поднялся на ноги. Африк посидел секунду на полу, потом тоже осторожно встал.

- Merci! Merci bien! Parle vous francais? - Африк держался еще рукой за стену.
Это ничего, бывает, - шептал немолодой, трогая Африка за грудь. - Охх, какая кожа у тебя, бархатная, охх. Вы вместе, да? - он оглянулся на меня.
- Да, мы вместе, спасибо. Вы, наверное, спасли ему жизнь. От меня тоже мерси. Успехов вам.

Какой нежный негритенек, подумал я. Мы пошли дальше, мимо бассейна для любителей подводных страстей, мимо кинозала, где двое в первом ряду занимались оральным сексом, а остальные подходили и разглядывали совсем близко, как опыт в лаборатории; мимо грузного дядьки, болтающегося на кожаных качелях, как в гамаке, ноги дядьки были подвешены на отдельных петлях и растопырены в стороны - подходи, пользуйся. Большого успеха дядька не имел и дремал, ожидая семейного счастья.

Нашли свободную кабинку.

Я сдернул с Африка полотенце, обнял покрепче и мягко повалил черное тело на кушетку. Мерцал едкий люминесцентный свет. Я целовал Африка в макушку, пробовал губами жесткие пружинки волос и чувствовал, что влюбляюсь.
- Виктьор, - прошептал Африк с ударением на последнем слоге.
- Тодопасара, Мария, - ответил я нежно.

Черное тело лежало передо мной в ожидании, как эбонитовая скульптура. Маракуйи были крепки и бархатны на ощупь...

В душе нас поджидал тот немолодой, спаситель. У него была завидная эрекция, довольно противная на фоне остального упадка.
- Можно я его помою? Пожалуйста.

Немолодой налил себе в руку жидкое мыло из дозатора и встал с протянутыми к Африку руками.
Отказывать спасителю было неудобно.
Он мылил Африку спину, подмышки, и руки его трепетали.
- Ну все, он уже чистый, хватит, спасибо, - если бы я не отстранил спасителя от Африка, действие могло бы затянуться на сутки-другие.
- Вам спасибо.

Немолодой снял с вешалки полотенце, подставил его коротко под душ и стал умолять нас, чтоб мы его этим полотенцем "немножко похлестали, ну пожалуйста..."
- Нет, сказал я. - Потом еще помылите, если захотите, мы сейчас кофе идем пить.
В душевой появился поджарый паренек, тот самый, который щупал у всех члены в темной комнате. Немолодой подбежал к нему, протягивая перед собой полотенце.
- Ну пожалуйста...

Африк жил в общежитии, за городом. После сауны я посадил его на маршрутку, а на следующий день побежал с утра в книжный за самоучителем французского.

В недорогом заведении "Шкафъ" можно было сидеть часами, заплатив за одну чашку кофе, смотреть в глаза напротив и преподавать друг другу наши родные языки. Я узнал, что в Того есть много разных ядовитых змей, но все это совершенно не страшно, поскольку против каждого яда имеется противоядие и бабушка Африка знает, где в саванне какие травки собирать. Настоящее имя Африка было Коффиви. По традиции, детей его народности называли просто в честь дня, в который ребенок родился. Коффи это пятница, но так как до Африка, вернее до Коффиви, в его семье в пятницу уже родился один мальчик, то к Коффи прибавили частицу "ви", то есть младшенький. Младший Пятница. Девочка, рожденная в пятницу, была бы Афи. Мне это казалось страшно трогательным и я скоро знал все их дни недели наизусть.

Я узнал, что Коффиви скучает по дому, что на некоторых матчах болельщики противника кидают ему на поле бананы, пытаясь таким образом деморализовать, но Коффиви не деморализуется так просто и вообще относится к подобным явлениям совершенно спокойно, пусть кидают. "Коффиви" мне было лень каждый раз выговаривать и я называл его Кофик. Кофе там у них, кстати, тоже произрастало.

Потом мои предки уехали на дачу, на все лето, и Кофик стал часто у меня ночевать. Он всегда приносил какие-то африканские приправы и долго колдовал на нашей кухне. Рыба у него получалась совершенно невообразимого вкуса, острая как язык пламени. После еды мы приступали к утехам другого рода. Кофик был воинствующим пассивом, смазывал мне яйца каким-то бальзамом, после чего я мог бесконечно.

По русски я научил его петь: "Мне сни-и-лось что тепе-е-рь, в прито-о-нах Сан-Франциско, лиловый негррр вам подае-е-е-т манто...".

Русские ругательства ему преподал уже кто-то другой.

Как-то раз он сказал, смотря мне прямо в глаза: "ВиктьОр, в майОм серцеЕ нет любовИ". Это было тем более горько слышать, что в моем сердце любовь как раз была. Оказалось, что мне было о чем с ним говорить, а главное, о чем молчать, несмотря на разницу в колыбельных.

Секс со мной ему нравился. Кофик приезжал регулярно, я бегал на остановку его встречать, как пацан, я слушал тоголезскую музыку, развешивал в коридоре маски вуду, изучал их ритуалы, о некоторых из которых Кофик и сам не знал. Когда его не было рядом, я нюхал и нюхал подушки, на которых оставался его пряный аромат. "В майОм серцЕ нет любовИ" было мне вечным ответом. И этот его новобранец в вечной боевой готовности.

"Черный человек на кровать ко мне садится. Черный человек мне спать не дает всю ночь..." Наверное, это месть, за тех, которых я тоже вот так - не любил, не любя.

А через 2 месяца я проснулся одним чудесным воскресным утром и задумался крепко.
Нужно ли мне это? Если клад оказался пуст, надо искать другой, не так ли, сэр?
Я включил музыку. Не тоголезскую, нашу.
"Насильно мил не будешь, насильно мил не будешь" вертелось и танцевало в голове заводной песенкой.
" Je ne t`aim plus" вывел я на клавиатуре телефона (я больше не люблю тебя.)

Он приехал через час, пришел с остановки сам и стоял в дверях как ни в чем ни бывало.
- Кофик, нам не надо больше быть вместе. Найди себе того, кого ты полюбишь. Понял?
- Виктьор, это ну и что. Это нет ест важно. Давай секс.
- Коффиви, тю не компренд па, не понимаешь? Я-не-хо-чу-так. Мне так не-ин-те-рес-но. Компренд?
Он вроде бы не понимал, но произнес неожиданно:
- в майОм серцЕ ест лю-бо-вИ! Ест!
И улыбнулся своей детской улыбкой.
Я усадил его на кухне.
Смотрел на него долго, курил и молчал.
Он морщился от моего дыма, терпел и не прятал взгляд.

Я курил жадно, как одержимый, забывая стряхивать пепел, и думал о том, что он, все-таки, сделан из совершенно другого теста, мой Африк, и что ему нельзя верить, что он меня, да и всех нас тут, наверное, несерьезно воспринимает.
Но поделать я с собой ничего не смог, все вернулось назад.
В твоем сердце есть любовь? Да?
Я набросился на него прямо там, в кухне, лизал его пот и шептал в уши ласковые слова. И не отпустил в этот день в общежитие. И на следующий день тоже.
Весь свой застревавший до этого в горле жетэм обрушил я с этого дня на Коффиви.
Я пел ему русские колыбельные, водил в музеи, мне страшно нужно было, чтобы ему у нас понравилось, чтоб было здесь за что укорениться.
Наверное, он находил меня немного странным.

А потом он уехал в свое Того, в отпуск.
И больше не вернулся.
Написал мне, что родители послали его учиться на экономиста в Ломе и футбол останется только в качестве хобби.
Я перечитывал и перечитывал его последнее письмо и никак не мог поверить, что все кончилось, и что для него, вероятно, все так и не началось.

Фото Chiovitti

10 ИЮНЯ 2013 ВИТЯ БРЕВИС